Красноармейцы Леонова любили: когда-то он уже успел научиться играть и на гитаре, и на мандолине – то ли еще в Москве, то ли уже в Архангельске; в любом случае умения эти пригодились, тем более что пел он отлично, и даже, напомним, выступал в составе сводного гимназического хора.
«Вижу, как сейчас, Леонида Леонова в армейском клубе в кругу бойцов и девчат – молодого, красивого, с озорной, непокорной, сбитой на бок челкой светлых волос, с гитарой или мандолиной в руках, поющего задорную, веселую песню, – вспоминала упомянутый выше инструктор политотдела Софья Аргутинская-Долгорукая. – Он и сам был очень остроумен, писал сатирические стихи, которые в полках нередко заучивали наизусть. Меня (очевидно, как старшую по возрасту и недавнюю студентку Политехнического института) Леонид Леонов приглашал, в числе других немногих, к себе домой. Он, как и все мы, стоял на квартире у кого-нибудь из крестьян. Помню, читал он свои рассказы или что-то вроде сказок. Читал великолепно. К тому же любил и умел “подать текст”: специально занавешивал окна, убавлял огонек и без того еле мигавшей лампадки, словом, создавал настроение…»
Да и авторитет его в политотделе становился все более высоким. Сохранился любопытный документ от 15 декабря 1920 года, выданный политотделом дивизии и заверенный подписью «начподива 15» Александры Янышевой.
«Сим удостоверяется, что тов. Леонов Леонид действительно состоит на службе при Политотделе 15-й стрелковой Инзенской ордена Красной Армии дивизии редактором “Бюллетеня” дивизии и по занимаемой должности имеет право пользоваться бесплатно телеграфом, телефоном и подводами от советов и комендантов при передвижении по служебным делам в районе расположения дивизии, а на основании приказа Народного Комиссариата по военным делам от 29 июля 1918 года за № 698 имеет право носить и хранить огнестрельное оружие».
Согласно документам, 24 января 1921 года Леонид Леонов – инструктор-организатор политотдела дивизии, уже переименованной из Инзенской в Сивашскую, был исключен из списков отдела и «провиантного, приварочного довольствия» и вместе со своим хорошим знакомым, начальником агитационно-пропагандистского отдела Александром Угаровым, отбыл в Одессу – в политотдел Пятьдесят первой Перекопской ордена Боевого Красного Знамени стрелковой дивизии.
Спустя две недели после его отъезда типографию и редакцию «Бюллетеня», где отработал Леонов пять месяцев, во время очередного переезда окружила казачья часть. Заместитель начальника политотдела и экспедитор, с которыми Леонид напылил по украинским и крымским дорогам не одну версту, были сразу же убиты как большевистские агитаторы.
…А его, Леонова, судьба увела из-под удара.
Комплект дивизионной газеты, кстати, тогда же и пропал: казаки пустили леоновские агитки на самокрутки. Никогда нам не узнать доподлинно, что он сочинял все это время, чем веселил и бодрил красноармейцев…
Красноармейские газеты
29 января Леонова назначили «сотрудником-литератором» газеты Одесского политотдела «Красный боец», поставили на все виды довольствия, но потом что-то передумали и переправили опытного газетчика на должность заведующего корреспондентским бюро дивизионной газеты «Красноармеец».
В Перекопской дивизии, занимавшейся одновременно и продразверсткой, и посевной, и охотой на местных «самостийных» бандитов, ухарей и гулёбщиков вроде Кошевого, Заболотного и Хмары, Леонов пробыл полтора месяца. Статьи свои подписывал псевдонимом Максим Лаптев.
Здесь он поднабрался материала для того, чтоб подступиться к тем самым «барсукам», которых опишет всего три года спустя в одноименном романе.
И еще в Одессе его ждет очередная нервная встряска. В эти дни в город прибывают председатель Крымского ревкома Бела Кун и секретарь Крымского обкома РКП(б) Розалия Землячка. Они начнут массовые зачистки «белогвардейского элемента». В течение краткого времени тысячи бывших белых офицеров, воевавших на юге, были задержаны и тут же расстреляны…
Об этом, естественно, в политотделе знали.
Изрубленные белые на крымских дорогах, обочины, заваленные трупами, – всё это Леонову пришлось увидеть своими глазами.
«То была работа Землячки – страшная баба… подходишь – а у человека полголовы нет…» – рассказывал полвека спустя Леонид Леонов своему внуку Николаю.
В одном городе с вершителями «революционной законности» Леонов чувствовал себя крайне нервозно: никакой гарантии не было, что из Архангельска не придут теперь уже в Одессу новые списки с его фамилией.
Поседеть можно в таких ожиданиях…
Впрочем, не ручаемся за документальность, но как-то Леонов проговорился, что лично видел Землячку – и, мало того, приглянулся ей. Скрывать своих намерений Розалия не стала. В первый раз Лёня как-то увернулся, а во второй и третий раз при появлении Землячки ему натурально приходилось прятаться.
И не знаем, то ли плакать, то ли смеяться, рассказывая об этом.
К счастью, в марте Леонова снова переводят – в редакцию газеты, также называющейся «Красный боец», но уже в Херсоне.
21 марта Леонов был зачислен библиографом библиотечной секции политуправления Шестой армии «с исполнением обязанностей в лит.-издательск. отд.», как гласят архивные документы.
«Красный боец» выходил ежедневно на двух, а иногда на четырех полосах тиражом от 5 до 8 тысяч.
Дебют Леонова в газете был в стихах – он отреагировал на подписание торгового договора с Англией (тема эта после архангельских событий была ему, надо понимать, близка). Стихотворение было обращено к возобновившим экономические отношения с Россией британцам и называлось «Поумнели»: «Верьте Лаптеву Максиму,/ Не бывает, братцы, дыму/ В нашем мире без огня…»
Следом были опубликованы обращение к врангелевцу («Твой черный герб – двухглавая ворона!/ Но если ты, палач рабочих масс,/ Способен к героизму хоть на час, —/ Коль скорпион жалеет скорпиона,/ Воткни свой штык поглубже в грудь барона,/ Твой штык, который опозорил вас!»), социальные зарисовки («И все как будто тряпкой вытер/ Октябрь из памяти долой./ О где ты, грозный, как Юпитер,/ Властитель дум – городовой!») и прочие незатейливые сочинения сомнительной искренности.
Стихи перемежались фельетонами на ту или иную насущную тематику: поводы окружающая жизнь давала беспрестанно.
Война уже сошла на нет, красноармейский театр ставил шиллеровских «Разбойников», гарнизонный клуб объявлял вечер эсперанто; одновременно в городе свирепствовал такой сыпняк, что даже главный армейский доктор, комиссар местной санчасти, заболел и умер.
Дисциплина в частях тоже была не на самом лучшем уровне, о чем и начал писать Леонов на новом месте работы: то о красноармейцах, спекулирующих обмундированием, то о провинившихся коммунистах – последним посвящен памфлет «С камнем на шее (Заупокойная исключенным)».
Вообще сатирические вещи в красноармейской прессе Леонову удавались особенно хорошо: «выявить недостатки», дать кому-нибудь по шапке… Какая-то почти заинтересованность в этом чувствуется, особенно учитывая тот факт, что, едва демобилизовавшись, Леонов очень долго не сможет (вернее, конечно же, не пожелает) создать положительный образ коммуниста.
А вот от тех пассажей, где Леонов стремится писать высоким штилем, неизменно остается ощущение, что души туда не вложено вовсе:
«В яростном гудящем море – корабль. Кипящие волны подкрадываются к нему и вдруг бешено штурмуют его одетые в сталь борты. Сторожат его в зловещей тишине рифы, спрятавшись под водой. Но не гнется сталь, не спят рулевые, и чем сильней ветер – тем быстрей ход корабля. Порой кренится он то вправо, то влево, но лишь на мгновенье: чтобы сильнее и удобнее прорезать опасную волну. Летит корабль. На мачте флаг. Красным шелком шелестит он вверху, словно шепчет уставшей вахте: “Не спите, не устаньте”.
На флаге три буквы: Р. К. П.».
Право слово, к тому времени Леонов уже умел писать лучше: вспомним хотя бы его очерки о путешествии с Писаховым в Москву и обратно, накануне вторжения «союзников»; однако к 1921 году он вполне обучился бодро имитировать барабанные дроби и краснознаменные воззванья, не считая, по всей видимости, свой труд зазорным; впрочем, и не подписывая пафмлетов, речевок и заметок собственной фамилией. Лаптев все это писал.